Не хватает им чего-то.
Ты мог бы сгнить в тюрьме, -- вновь и вновь переходил я в атаку, лишь бы заставить его призадуматься.
Хватился: я ведь уже сидел.
Там не хуже, чем мне сейчас.
А ведь он не рассказывал мне, что сидел.
Это наверняка было до нашей встречи, до войны.
Робинзон гнул свое, неизменно заключая: -- Говорю тебе: есть только одна свобода, только одна.
Это, во-первых, когда хорошо видишь, а еще когда в карманах полно денег.
Остальное -- бодяга.
Чего же ты, наконец, хочешь? Когда Робинзона загоняли в угол, заставляя на что-то решиться, высказаться, занять позицию, он сразу скисал, хотя именно в этот момент мог бы выложить кое-что интересное... Днем, когда Мадлон уходила к себе в мастерскую, а мамаша Прокисс демонстрировала своих оглодков, мы отправлялись в кафе под деревьями.
Вот это местечко -- кафе под деревьями -- Робинзон любил.
Наверно, за щебет птиц над головой.
А уж птиц там было!.. Особенно после пяти, когда они, возбужденные летней жарой, возвращались в гнезда.
